Исламистские движения уверенно ступают по политической арене Таджикистана. Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) планирует выставить своего кандидата на президентских выборах. В таджикских ”низах” растет популярность движения ”Салафия”. Являются ли эти факторы ответом на вызов нынешнего времени, или же они кроются в историческом прошлом Таджикистана? Что ожидает Среднюю Азию после передачи власти в Афганистане талибам? На эти темы с ИА REGNUM беседовал таджикский историк Камолуддин Абдуллаев.

Камолудин Абдуллаев – кандидат исторических наук, приглашенный профессор Йельского университета.

ИА REGNUM: Первый вопрос – об истоках радикального исламизма в Таджикистане. Есть версия, что первые проповедники ваххабизма появились тут во времена басмаческого движения. Эти проповедники были агентами английской разведки. Так оно было на самом деле, или эта версия искажает факты?

Никакого ваххабизма не было в помине во время басмачества в Таджикистане, и тем более, не было английских агентов. Во всяком случае, мне такие сведения не попадались. Был панисламизм, который разогревался и направлялся Германией, пытавшейся с его помощью потеснить Англию на Ближнем и Среднем Востоке. Англия, которая в это время владела Индией, была заинтересована в сохранении этой ”жемчужины в короне Британской империи”. Басмаческие вожаки и лидеры антисоветской эмиграции, такие как ферганец Куршермат, башкир Ахмед Заки Валидов и беглый бухарский эмир Алимхан (которого афганцы держали в Кабуле в качестве почетного домашнего арестанта) стучались в двери всех европейских посольств в Мешхеде, Кабуле, Пешаваре и Дели, умоляя помочь им бороться против Советской власти. Представитель эмира и бухарские националисты-эмигранты в 1920-х гг. тщетно пытались подать в Лигу Наций петицию ”от имени бухарского народа” с аналогичной просьбой. Взамен был получен решительный отказ. Англичане теряли свои позиции на Ближнем Востоке и никак не хотели ввязываться в ”еще одну авантюру в Средней Азии”. Кроме того, они подозревали, что за басмачеством стоит Турция, а за той Германия – заклятый враг Британии. Я читал документ, подготовленный правительством Британской Индии в 1918 г. накануне мирной конференции в Версале, в котором определена ее политика в отношении ”русской Средней Азии.” Его суть: Лондон считал, что у большевизма нет будущего в Средней Азии, поэтому он для Британии не опасен. Главная опасность – вызванный падением царизма хаос, который может привести к панисламистскому движению и к которому могут присоединиться мусульмане Индии. Потому было решено в помощи басмачеству отказать, фактически признав права России на Среднюю Азию. Но в то же время англичане не оставили своих попыток всячески ослабить Россию, расчленить ее на две части, с центрами в Петрограде и Омске. Средняя Азия должна была управляться из Сибири.

ИА REGNUM: Насколько сильно борьба с басмачеством отразилась на состоянии мусульманской культуры Таджикистана?

Басмачество было религиозно мотивированным движением сопротивления установлению Советской власти. Поскольку басмачество состояло, особенно в Таджикистане, из племенных (узбекских) и территориальных (местнических) групп, оно не смогло стать законченным политическим движением. Вся его ”программа”- вернуть эмира и восстановить статус-кво. Они отказывались от попыток наладить отношения с местной проджадидской элитой и бухарским правительством, обвинив их в служении ”неверным”. Среди басмачей впрочем было много тех, кто привык жить вообще без правительства, своего или чужого. Попытки считать его национально-освободительным движением, предпринимаемые некоторыми учеными сегодня, не имеют никакого основания. С 1918-1920 гг. у нас было спонтанное движение против насилий и бесчинств, творимых новой властью и Красной Армией, которое в 1921-1922 году переросло в гражданскую войну между сторонниками и противниками новой власти. Лидер басмачей Восточной Бухары Ибрагимбек даже помог Красной Армии подавить мятеж лидера Бухарской Советской республики Усмана Ходжаева и служивших в бухарской народной милиции турецких офицеров. Это случилось в Душанбе, в конце 1921 г. Таджики, узбеки, киргизы и туркмены разделились на два лагеря. ”Национальности” же в регионе начали появляться только в годы Советской власти, а именно в предвоенный период, когда у нас началась индустриальная революция. Конечно, Советская власть жестоко карала всех ”приспешников басмачества”, но не до такой степени, чтобы вызвать отторжение общенационально масштаба. И конечно, не правы те, кто считает, что все годы Советской власти мусульмане таили в глубине души злобу на Москву. Мне, исследовавшему тот период, всегда было трудно отделить хорошее от плохого в действиях власти.

ИА REGNUM: Опишите психологический портрет тогдашнего басмача. Есть ли сходства с кем-нибудь из политических активистов нынешнего Таджикистана?

Ибрагимбек был жестоким и гордым человеком с сильным характером. Считал себя непобедимым ”гази”. Он был мало похож на типичного военно-политического лидера. Ибрагимбек был повстанцем, поднявшимся на волне массовой мобилизации и бросившим вызов крестьянской пассивности, покорности и бездействию. Он был не столько лидером, сколько симптомом недовольства и неприятия новой власти населением среднеазиатской аграрной периферии. Басмачи, кстати, сыграли важную роль в мировой истории, охладив головы большевистских стратегов и остановив продвижение большевистской ”мировой революции” на восток – в Афганистан и далее в Индию. Был такой план у Троцкого: идти ”в Лондон и Париж через Пенджаб и Бенгалию”. Борьба с басмачами потребовала огромных усилий и продолжалась до середины 1930-х гг. Однако реальный вклад басмачей в освобождение Средней Азии ничтожен. Басмачество лишь указывало на наличие таких ценностей как свобода и справедливость, но оно не знало, как их достичь.

Что касается сходства сегодняшних лидеров с басмачами, то могу отметить: в отличие от ферганца Куршермата (Шермухаммада), Ибрагимбек считал ниже своего достоинства просить помощи у кого-либо, кроме эмира Бухары – своего суверена. Поэтому современных политиков Таджикистана и Узбекистана, я могу сравнить только с Куршерматом, который умел торговаться. И неважно с кем: с эмиром, англичанами, джадидами, поляками, фашистами и даже большевиками. В конце-концов Куршермат и вся его семья нашли спасение в 1953 г. Турции, а затем его потомки переехали в США, где проживают и поныне. Шермухаммад-Куршермат умер к кругу семьи в глубокой старости. А Ибрагимбека расстреляли во дворе ташкентского ОГПУ в 1932 г. Ныне его поминают добрым словом только его земляки-локайцы, для которых он – племенной вождь, дружинник.

Сегодня басмачество может проявиться как явление, негативная массовая мобилизация под флагами восстановления ”истинного ислама”, как признак приближающегося или свершившегося коллапса государства и его структур. А также как стремление вразумить эгоистичного правителя, нарушившего исламские нормы. Но такое ”восстановление ислама” может обернуться неконтролируемым насилием и еще большими проблемами и потерями.

ИА REGNUM: Примерно с 2007 года заговорили о таджикском движении ”Салафийя”. Оно выступает за превращение республики в шариатское государство. Сообщают, что число сторонников у ”Салафии” растет. Говорят, что Каромат Шарипов, глава объединения ”Таджикские трудовые мигранты”, стал членом высшего совета движения. Вы не в курсе, что это за движение, и в самом ли деле оно столь популярно?

Салафия приобретает все больше сторонников во всем мире, и Таджикистан тут не исключение. У нас нет пока салафитских организаций и тем более партий, но есть растущее влияние салафизма. Он у нас ”импортного” происхождения. Первыми салафитами были ветераны таджикской гражданской войны и беженцы, которые некоторое время проживали в Пакистане. Салафитами стали таджикские, узбекские, киргизские, татарские студенты и выпускники тамошних медресе. Салафиты смотрят на ислам с наднациональных позиций. Они отходят от традиционного таджикско-узбекского ислама: народного, суфийского, аполитичного, общинного, охраняемого малограмотными ишанами и муллами, привязанного к фольклору, традициям и даже территории проживания общин с их культом святых и мавзолеев. Растущее влияние салафизма можно рассматривать с позиций глобализации, растущей урбанизации и роста индивидуализма среди молодых людей, оторванных от привычной среды обитания. Мусульманскую молодежь, покинувшую свои разрушенные кишлаки, не устраивает более ”народный ислам” их родителей.

История салафизма в Таджикистане интересна. Он ”вдруг” заявил о себе пять лет назад. В 2009 году их представитель заявил, что в Таджикистане аж 20 тысяч салафитов. И действительно в Таджикистане появились спортивного вида бородатые молодые люди, с закатанными по щиколотку штанами, которые сильно отличались от остальной таджикской молодежи. Большинство из них не пьет и не курит, владеет арабским, знает Коран, любит играть в футбол, охотно вступает в теологические споры и легко побеждает в них. Салафиты критиковали ПИВТ, утверждая, что в исламе не должно быть партий. Они также атаковали ханафизм, выступали за объединение всех суннитских школ и выражали враждебность к шиизму и Ирану. В мечетях они молились по-другому. То есть вели себя не как все, не выглядели послушными, забитыми и пассивными. Это не нравилась большинству мусульман, и они даже запретили салафитам входить в мечеть. Тогда же один из отцов-основателей политического ислама в стране, бывший кази Тураджонзода объявил салафизм орудием саудитов-ваххабитов и стоящих за ними американцев, которые хотят таким образом атаковать Иран на таджикской земле. В 2008 году когда салафизм переживал бум, правительство не поддержало требование мусульман объявить его вне закона, ссылаясь на ненасильственный характер салафизма. Некоторые даже предполагали, что в это время правительство напрямую поддерживало салафитов. В прессе даже появилось имя их лидера. Однако, в конце 2008 г. правящая Народно-демократическая партия сделала неожиданный разворот на 180 градусов, призвав мусульман сопротивляться салафизму. А в январе 2009 года, по запросу генерального прокурора, Верховный Суд страны объявил салафитское движение вне закона. Затем последовали массовые посадки салафитов. Вероятно, их для того и поддержали вначале, чтобы выяснить масштабы движения и его лидеров, чтобы впоследствии посадить.

Не думаю, что посадками реальных и мнимых салафитов можно избежать разногласий и споров в общине верующих. Таджики, как и другие мусульмане, живут одновременно в своих общинах и в постоянно меняющемся мире, непрерывно меняют себя и свое восприятие мира и отношение к религии. Ищут идеальный баланс между своими религиозными представлениями и переживаниями, и окружающим миром. Ясно, что традиционный ислам предков, унаследованный с Советских времен, уже не является доминирующим среди постсоветских мусульман.

Насчет Каромата Шарипова ничего не знаю, но в курсе что салафизм популярен среди заключенных в тюрьмах, и среди мигрантов. Это упущение и правительства и всего таджикского общества.

ИА REGNUM: А много сейчас в Таджикистане людей, которые хотят создания в республике исламского государства? И какие социальные слои эти люди представляют?

Это зависит от того, что имеется в виду под ”исламским государством”. Многие имеют в виду жизнь по законам религиозной морали. В первую очередь, не воровать, не обманывать, уважать друг друга независимо от происхождения, не показывать непристойности по телевизору. В таком случае, 99% таджиков захотят жить в таком государстве. Хотя для других, ”исламское государство” – это малоразвитое государство ”третьего мира”, зачастую нестабильное, с отсталой экономикой и отрезанное от всего мира. Государство – изгой. Не думаю, что таджики, которые помнят СССР, захотят жить в государстве вроде Судана или Афганистана.

ИА REGNUM: Как бы вы охарактеризовали существующие отношения между властной вертикалью Таджикистана и муфтиятом республики? Мы слышали, что муфтият стал в Таджикистане фактически министерством пропаганды.

У нас, ханафитов, не было никогда религиозных иерархов и авторитетов, признаваемых всей общиной. Никаких епископов, аятолл и пап. У нас религиозная власть фрагментирована. Авторитет религиозного деятеля зиждется не на его принадлежности в формальному институту, а на харизме (чаще наследственной), личных качествах и знаниях. Это могут быть ишаны, которые могут иметь своих послушников-мюридов. Но чаще – средний таджикский мусульманин-суннит сам себе ”аятолла.” Власть всегда стремится создать и подчинить себе т. н. официальный ислам, который впрочем редко пересекается с ”народным” исламом, практикуемым в общинах и даже отдельных семьях, где хранителями религии выступают бабушки, рассказывающие устные истории своим внукам. Понятно, что муфтий, фактически назначенный правительством, не имеет и не может иметь власти и влияния в общинах.

ИА REGNUM: В июне прошлого года Узбекистан покинул ОДКБ и переключился на альянс с США. Как вы считаете, отразится ли ташкентский реверанс в сторону Вашингтона на религиозной ситуации в регионе? И как отразится на регионе передача власти в Афганистане талибам в 2014 году?

-Для того, чтобы конфликт в АфПак после 2014 года перетек в Среднюю Азию, необходимо наличие многих факторов, в том числе функционирование местных проталибских джихадистких организаций, наличие неконтролируемых (или слабо контролируемых) правительством территорий, вакуум власти, наличие схожих этнических групп, проживающих по обеим сторонам границы и т. д. Важным условием для ”талибанизации” является и то, что вы сказали, а именно западная помощь местным диктаторским режимам, которые ограничивают религиозную свободу и преследуют исламские движения. Мое мнение таково: региону грозит не радикализация ”исламской политики”, и не ”талибанизация”, а проблемы вполне мирские. Это растущий авторитаризм, отсутствие политического плюрализма, буксующая экономика, неконтролируемая миграция, повсеместная коррупция, наркотики, отсутствие реформ, продажное правосудие, несменяемые правители, продолжающаяся коррозия государственных институтов, кризис многопартийности, и, как результат, растущее разочарование и отчаяние, которые могут вызвать протест. То, что у нас происходит, называется демодернизацией и инволюцией. Парадоксально, но салафизм, как реформаторское движение, тут выступает на стороне модернизации. Обратите внимание на рост их популярности в Египте. Они там вторые по влиянию после Братьев-мусульман.

Я не думаю что талибы всем составом во главе с муллой Омаром придут к власти, а затем немедленно ринутся в Таджикистан и оттуда дальше. ”Талибан” – местное афганское движение, и никогда, даже в самые лучшие для себя годы, талибы не думали о том, чтобы перейти Амударью. Все действия развернутся на границе с Пакистаном, не у нас. Север Афганистана всегда был относительно спокойным и, надеюсь, таковым останется.

ИА REGNUM: Как мусульмане Таджикистана относятся к гражданской войне в Сирии и напряжению вокруг Ирана?

Насчет Сирии они не выработали общую для всех позицию, поддерживают различные, порой противоположные точки зрения. Как и везде. К президенту Ирана Ахмадинежаду у нас двойственное, но в целом ровное отношение. Иран для нас не только ИРИ, но и богатая иранская культура, в том числе поп-музыка, которая идет к нам из Лос-Анджелеса. У нас с Ираном и иранцами отношения братские. Мы верим и надеемся, что они справятся с ситуацией. В 1990-х гг. Иран выступил посредником и спонсором меж-таджикских переговоров, говоря: ”обе таджикские стороны нам близки и дороги.”

ИА REGNUM: Один таджикский правозащитник сказал недавно, что взять власть в Таджикистане может ”Хизб-ут Тахрир”. Для этого ”партии освобождения” нужно только ”добро” из Вашингтона на свержение режима Рахмона. На самом ли деле ”хизбутчики” способны настолько изменить ситуацию в республике? И насколько велики властные шансы у Партии исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ)?

”Хизб ут-Тахрир” – ненасильственная организация, но их программа вполне в духе ”Аль-Каиды”. Но вряд ли они смогут ”взять власть”. У них нет ни развитых структур ни массовой поддержки. Не верю я в заговоры.

Что касается ПИВТ, то все может быть. Ислам в Средней Азии пребывает в постоянном развитии. Каких-то 15 лет назад ИДУ и ПИВТ были ближайшими союзниками. Обе эти партии вели вооруженный джихад, намереваясь построить исламское государство в регионе. ”Развод” произошел в 2000-2001 гг. когда таджики, заключив мир, попросили ИДУ покинуть страну, открыв ей предварительно коридор в Афганистан и отправив в объятия талибов. Сегодня ИДУ – на все 100% террористическая организация, а ПИВТ – законная, международно признанная политическая партия, имеющая два места в парламенте. Меня лично беспокоит не рост популярности ПИВТ, а бездействие и неэффективность светских партий. Я, как и большинство моих близких, не отношусь к сторонникам ПИВТ, так как подозреваю, что они могут радикализироваться по приходу во власть. Но лично к самому Мухиддину Кабири (лидер ПИВТ) у меня, как и у многих в Таджикистане, нет никаких претензий. Главное противоречие ПИВТ, в том, что она будучи партией – исламистской, вынуждена действовать в светском государстве. Ее легализация – вынужденная и спешная мера, проведенная для того, чтобы остановить кровопролитие в конце гражданской войны. Все неполные 14 лет (с августа 1999 г.) своего легального существования, исламисты не могут даже заикаться о воплощении своих идеалов, так как их могут запретить и наказать. Их не пускают работать в мечети. ПИВТ занималась в основном социальными программами – работали с женщинами, молодежью. И преуспели в этом. Не случайно, более половины членов ПИВТ – женщины (а всего в ней 40 000 членов). Вполне вероятно и логично, что придя к власти, члены партии захотят изменить конституцию. А это может привести к дестабилизации и даже к войне, уже третьей гражданской таджикской, которая вполне вероятно дойдет и до улиц Москвы других городов России.

Конечно остается надежда, что ПИВТ, придя к власти, начнет двигаться к умеренности, прагматичности, а может и вообще изменит свою (или отодвинет на второй план) идеологию и приступит к решению национальных задач, в том числе, к развитию экономики. В либеральную эволюцию исламизма верили и продолжает верить многие на Западе, которые допускают, что к власти в мусульманских странах могут придти умеренные представители ”мусульманского истеблишмента”. Но я сомневаюсь, что при исламистах произойдут положительные изменения. При светском режиме Рахмона, которому уже 20 лет, они не произошли.

***

Камолудин Абдуллаев – кандидат исторических наук. До 1994 г. работал в Институте истории АН Таджикистана и в Таджикском Госуниверситете. С 1994 г. – независимый исследователь. С 2001 по 2013 преподает в качестве приглашенного профессора в США (Йель, Университет Штата Огайо). Автор и редактор нескольких книг по истории и политике Средней Азии, в том числе: Historical Dictionary of Tajikistan (2002 и 2010), два издания (совместно с Ш. Акбарзаде); От Синьцзяня до Хорасана. Из истории среднеазиатской эмиграции (2009); и Политика компромисса. Мирный процесс в Таджикистане. На русском и английском совместно с Кэтрин Барнс (2001).

ИА REGNUM